За белками с лайкой

Вопрос, где интереснее всего охотиться на белок, для меня давно решен. Конечно, в кедровых лесах – там для них больше всего корма. Кроме того, к середине октября, когда открывается охота на пушных, большая часть шишек уже на полу – именно там белка и жирует. Мне посчастливилось 25 лет подряд белковать в горноалтайской тайге. И это было трудное счастье. 

Текст: Владимир ТИХОМИРОВ

Перед глазами качалось бездонное синее небо, и непереносимо кружилась и болела голова. Понял, что мое лицо старательно вылизывал уже опытный Бой, а молодая Норка безнадежно выла в сторонке. Очень хотелось остаться на этом свете вместе с собаками и небом, но зацепиться за жизнь было просто нечем. Куда-то снова провалился.

Опять ощутил шершавый язык кобеля и крепкий холод, от которого трясло. Темнело. Попытался понять, что произошло, и не смог. Более того, не смог даже понять, где нахожусь. Всплывали картинки деревенского детства, юношеских воспоминаний о Камчатке. Пытаюсь понять и не могу, какое на дворе время года. Я лежу на спине без обуви, в носках, ковбойке и вязаной шапочке. Болит не только голова, но и все тело. Правда, руки и ноги вроде сгибаются в суставах – значит, целы. Лежу под невысокой скалой, на краю которой – кедр с раздваивающимся стволом. Вокруг неглубокий снег. Из нагрудного кармана ковбойки торчит беличий хвост. Посмотрел – стрелянная из мелкашки. Рядом со мной ничего: ни винтовки, ни обуви. Посмотрел в сторону – пологий, заросший кедрами склон круто уходил вниз. Перевернулся на живот и, цепляясь руками за скалу, поднялся – вроде ноги целы. Делаю шаг и валюсь как подкошенный. Повторяю попытку встать и с первым шагом снова падаю. Тут ощутил, что сильно болит спина. Ясно, что с ходьбой пока не складывается. Лежу под скалой, обняв для тепла собак, и безуспешно пытаюсь хоть что-нибудь вспомнить. Приходит первая нормальная мысль, что, вероятно, сверзился с кедра, на который лазил за застрявшей белкой. Проверял эту гипотезу ползком. Мысль была правильной. У основания кедра, росшего на краю обрыва, отдыхал мой тяжеленный рюкзак, на нем лежал карабинчик, а рядом стояли сапоги, в которые с радостью тут же и влез. Потихоньку рюкзак и карабин стянул вниз под скалу – казалось, что там уютнее. Стало почти совсем спокойно. Все, что нужно для счастливой жизни, у меня было под рукой: топор, спички, котелок, продукты. Первая ночь была не очень комфортной. Весь следующий день как мог обустраивал лагерь и одновременно напрягал мозги, пытаясь определить, где нахожусь и где был вчера и позавчера. Память ничего подсказать не могла. Вид местности, который открывался со склона, был совершенно незнакомый. Вторая ночь сложилась лучше. Удалось в костре нагреть пару больших валунов и перекатить их под скалу. Поэтому ночью с одной стороны грел костер, а с другой – горячие камни. На следующий день, хоть и с болью в спине, но налегке походил по округе. Собаки были счастливы, тем более что удалось добыть пару белок и рябчика. Ужин получился почти праздничный. Стало понятно, что мы уже не сгинем. Однако было тревожно, поскольку совершенно не понимал, в какой части «глобуса» нахожусь. Хорошо, что появилось хоть и маленькое, но настоящее охотничье дело: нужно было отмездрить беличьи шкурки, натянуть их на правилки и высушить. Для работы с пушниной вполне достаточно небольшого ножа, лишь бы у него был узкий носик: им легче делать разрезы по лапкам и с нижней стороны хвоста. В моем рюкзаке между двумя правилками были упакованы два десятка беличьих шкурок. Как их добыл, совершенно не помнил. Основательно мездрить и сушить на правилках беличьи шкурки меня научил приятель – якут Прохор Охлопков. У них белок много не добывают, поэтому с беличьими шкурками работают почти так же серьезно, как с соболиными. Поскольку стандарт на беличью шкурку допускает сушку в свободном состоянии, в большинстве российских регионов ее так и сдают. Однако хорошо отмездренная и высушенная на правилке шкурка имеет гораздо более товарный вид. Дело в том, что некоторое количество крови вблизи пробоин остается в мездре и между ней и шкуркой. Со временем эта кровь начинает разлагаться, и этот процесс распространяется на луковицы волос. В результате, если шкурку не отмездрить, вокруг прострелов образуются лысинки, понижающие стоимость шкурки. Вспомнилось, как в первый раз в заготконторе в селе Усть-Улаган сдавал с полтысячи мездренных и высушенных на правилках белок. Приемщик растерялся и пошел за директором, а мужики, также сдававшие своих белок, очень серьезно крутили в руках мои шкурки и явно выражали одобрение. Интерес вызывал и мой породистый кобель, поскольку наш «урожай» серьезно превосходил успехи местных охотников. Меня радует, что постепенно мои молодые друзья на Алтае тоже стали делать узенькие (4-5 см) правилочки для беличьих шкурок. 

Эти воспоминания были приятными, но вспомнить несколько предшествующих дней так и не смог. Не помню их и сейчас. Из памяти исчез какой-то неопределенный промежуток времени. Это выпадение из времени усугубляло психологический дискомфорт, связанный с непониманием моего местоположения. Правда, появилась полезная мысль: пойти вниз по течению ближайшего ручейка – у большой воды непременно будут люди. Однако идти вдоль речки плохо, поскольку нет никакого обзора. Решил двинуть вниз по ручью, но идти хребтами. На пятый день, помолясь, с тяжелым рюкзаком полез на водораздел. Много пройти не получилось: было трудно. Зато в середине следующего дня увидел и сразу же узнал долину реки Кара-Кудюр. Вдоль нее часто выходил с промысла. Определившись с местностью, я как будто вернулся на землю из небытия. Вблизи того места, где свалился с кедра, я тоже неоднократно бывал. Эта «привязка» к местности для меня была спасением. В голове сразу стало больше порядка. В этот же вечер я вспомнил, как начинал сезон вместе с другом из Горно-Алтайска Михаилом Васильевичем Сергеевым. Вспомнил, что, поохотившись вместе с неделю, я пошел искать охотничье счастье за ближайший перевал. Стало понятно, что нужно возвращаться. Проблемы с географией кончились. Оставалось только идти. Километрах в пятнадцати пониже этого места была зимняя стоянка моего самого близкого алтайского человека – Абрама Ивановича Санина. Промышляя, всегда старался забежать к нему повидаться, поговорить о таежных делах, обогреться. Раза три удалось уговорить пойти на несколько дней поохотиться вместе. Это была охотничья академия высочайшего уровня. Абрам Иванович понимал, все, что происходит в природе. Он знал индивидуальные особенности следов всех двухсот коров, с которыми зимовал. Знал следы лошадей своих односельчан. Более того, знал следы всех крупных копытных (лосей и маралов) в радиусе не менее тридцати километров. Мой алтайский друг был незаурядным человеком. Вообще, глубочайшее понимание жизни природы присуще людям, постоянно живущим в природе. Помню совершенно необычную радость Абрама Ивановича, с которой он тропил соболей. Она контрастировала с настроением моих городских приятелей, которое по мере преследования становилось все более грустным, а спустя пару часов они теряли желание работать со следом. Мой же алтайский друг по мере преследования все более оживлялся, говоря вслух (возможно, для меня), что вот уже осталось поменьше, вот еще немного, и мы его найдем, ведь соболь не летает. Правда, если след приводил к курумнику – россыпи крупных камней, тропить переставали. Искали другие следы вблизи, и если понимали, что соболи тут держатся постоянно, приходили на следующий день до рассвета, когда они еще кормились. Однажды в похожей ситуации Бой загнал соболя на вершину старого кедра еще в полной темноте. Мы развели костер и до рассвета гоняли чаи, постоянно поглядывая на высохшую вершину, где лежал крупный кот. Предстояло сделать непростой выстрел, поскольку кедр был высоким и вершина была хорошо видна только со стороны. К тому же холодный воздух, скатываясь по логу с вершин, заметно шевелил деревья. Старый армейский четырехкратный прицел не позволял надежно рассмотреть соболя, пока не рассвело. Качающиеся деревья делают эту стрельбу не такой простой, как многим кажется. При легком ветре движение дерева иногда замечаешь, только прицелившись. Когда наведешь прицельный пенек в беличью голову, «зажмешься» и начнешь обрабатывать спуск, обнаруживаешь, что голова куда-то поплыла. Качания в 3-4 см достаточно для промаха. Чтобы не ошибиться, нужно определить крайние точки этих движений и стрелять, когда цель именно там, поскольку в них на короткое время она становится неподвижной. Того соболя, как и далеких белок, стрелял по-алтайски – лежа на спине, ногами в сторону цели. Эта необычная позиция обеспечивает гораздо большую устойчивость оружия по сравнению со стрельбой стоя круто вверх.

Вообще, на промысле белки стрельба не самый трудный момент. Значительно сложнее вычислить или найти урочище с приличной плотностью зверька. Считаю. Если удается с лайкой собрать десяток белок в день, это уже хорошо. Тридцать или чуть больше – уже отлично. Больше у меня не получалось даже в самые урожайные сезоны. Правда, от охотников слышал, что бывали счастливые дни, когда добывали и по сто штук в день. Как обрабатывать такую гору сырья, не представляю. Разве что весь следующий день потратить на обработку шкурок. 

Пожалуй, не менее важно организовать комфортную жизнь в тайге – полноценный ночной сон и нормальное питание. Чтобы охотиться месяц-полтора, постоянно перемещаясь, приходится отказываться от палатки и спального мешка. Их заменяет средний топор с длинным топорищем и кусок металлизированной пленки размером два на три метра, который натягивается как экран в двух-трех метрах от нодьи. Между этим наклонным экраном и костром делаю лежанку из лапника. Однако в тайге спать много не удается. Кроме приятной, но длинной работы со шкурками нужно еще приготовить ужин и завтрак себе и собакам. Так что с вечера получается довольно много работы. 

Другой проблемой, особенно для начинающих охотников, становится обнаружение белки на дереве. Трудность состоит в том, что напуганная собакой белка умеет фантастически прятаться даже на голых деревьях, а высмотреть ее в кроне кедра или ели – целая наука, постичь которую можно только с опытом. Если его нет, то не помогает никакой бинокль. Вообще, на пушном промысле бинокль очень помогает. Для дневного промысла большая светосила (крупные объективы) не нужны. Небольшой размер, чтобы помещался в нагрудный карман, и маленький вес – вот главные требования к биноклю для пушного промысла. К собаке нужно подходить потише и стараться издалека увидеть дерево, которое она облаивает. Если с расстояния 20–30 метров увидели его верхушку, просмотрите ее максимально внимательно. Если зверька не видно, посмотрите, где (с какой стороны дерева) находится собака. Когда вы приблизитесь к дереву, она, скорее всего, перебежит на противоположную от вас сторону, чтобы не пропустить возможный переход зверька на соседние деревья Дело в том, что белке любопытно видеть ее. Часто случается, что, встав на место облаивающей собаки, глядя вдоль ствола, вы увидите и глядящую на вас белку. Разумеется, смотреть нужно не спеша и очень внимательно, на каждую ветку вблизи ствола. При большом опыте белку удается увидеть быстро. Если собака настаивает, а зверька не видно, нужно брать топор и разок-другой резко стукнуть обушком по стволу на уровне своей головы. Если лайка сразу станет облаивать агрессивнее, нужно снова отойти от ствола и внимательно осмотреть всю крону, сначала визуально, а затем в бинокль. Трудности начинающих охотников происходят потому, что они ищут в кроне белку, слабо представляя, как она выглядит на расстоянии метров сорок, особенно когда ее большая часть не видна. Часто белка обнаруживается лишь по качающимся волоскам кончика хвоста или кисточек ушей на фоне неподвижных кедровых хвоинок. Иногда ее удается заметить, увидев серое пятнышко среди зелени кроны. Стреляя из «мелкашки», необходимо видеть или точно представлять, где находится голова белки или соболя, поскольку стрелять необходимо только туда. При охоте в горах полезно подняться по склону хотя бы до половины высоты дерева, оттуда крона просматривается значительно лучше. Стронуть белку и соболя можно колотом – тяжелой жердью высотой метра четыре. Однако лет за тридцать пушного промысла колот я вырубал от силы раз двадцать – двадцать пять. Как правило, дело до него не доходило. Истины ради нужно сказать, что в советское время при заключении договора на добычу пушнины можно было у заготовительной организации купить 1000 малокалиберных патронов по 55 копеек за стандартную пачку (50 патронов). Поэтому чтобы обнаружить белку или заставить ее пересесть (чтобы видеть голову), можно было сделать один выстрел в ствол на уровне двух третей его высоты. Как правило, одного выстрела хватало. Мой частый напарник на зимнем промысле Иван Корнилович Котов заставлял белочек «шевелиться», щелкая недлинным кнутом, которым подпоясывался. Этот эффект говорит о том, что белку пугает не только сотрясение ствола, но и неожиданный резкий звук. Дробовой выстрел ее пугает меньше, чем щелчок кнута или выстрел пулькой по стволу. За десяток тысяч выстрелов по белкам на деревьях раза три происходили невероятные случаи: после нескольких рикошетов пуля прилетала обратно к деревьям, от которых я стрелял. Уберечься от этого нельзя, но помнить о такой вероятности нужно. Мой ближайший друг детства Валерий Лазунин, пытаясь отстрелить отросток от сброшенного маральего рога, прострелил пулей кирзовый сапог и поранил ногу (к счастью, легко). Стреляющий человек, особенно стреляющий пулей, обязан думать о возможных рикошетах.

Понятно, что в кедровой тайге в осенне-зимний сезон собаки находят не только белок. Правда, беличий промысел при хорошей шишке получается интересным, да и собака, работавшая в тайге ежедневно хотя бы один сезон и добывшая несколько сот белок, становится по-настоящему рабочей. На испытаниях вместе с городскими собаками она работает гораздо лучше. 

Но как бы весело ни было с белками, наткнувшись на свежий соболиный след, охотник и опытная собака «переключаются» на него. Мне добывать более трех соболей в сезон не приходилось – специально ими не занимался. Кроме того, алтайские зимние охоты неоднократно радовали встречами с рысями, лисами, колонками, горностаями, добывал там и росомах. Для экономии времени всегда возил с собой из Москвы по одной правилке для соболя и колонка. Пару раз встречался и пятился от медведей, хорошо понимая, что мелкокалиберный карабин – неподходящее для них оружие. В некоторых местах Алтая пока еще порядочно козерогов, маралов, косуль. За 25 сезонов, что промышлял там, резко уменьшилось количество кабарги. В глухих местах порядочно практически непуганых глухарей. 

Вообще, на Алтае рай для охотника с лайкой. Когда я попал туда впервые, еще знал, что Николай Константинович Рерих по пути в Индию на целый год задержался в южной части Алтая. В своих письмах он говорил, что чувствует, как космическая энергия передается этой земле по специальному каналу. Должен признаться, что у меня на Алтае тоже было очень острое «космическое» происшествие. Троплю как-то рысь на западных склонах Айгулакского хребта. Неведомая сила тянула крупного кота к самым верхам, где тайга становилась мелкорослой и редкой. Когда начало садиться солнце, мы с собакой были метров на сто ниже перевала. Куртинка кедров, неожиданно благополучных для этой высоты, стала на эту ночь нашей гостиницей. Понимал, что с дровами для ночного костра будет напряженно, но спускаться к нормальной тайге было лень, потому что утром опять предстояло бы подниматься наверх к оставленному следу. Кедровый костер – самый ароматный, но очень быстро прогорает. Для костра нет ничего лучше сухой стоящей листвяшки. Особенно хороший жар получается от стоящей, обгоревшей при пожаре лиственницы. Вот и проснулся по-темному от холода. Посмотрел на «Медведицу», понял, что скоро утро, и начал в темноте искать пищу для поддержания почти прогоревшего костра. Невзначай глянул на запад и остолбенел: на бархатно черном небе висел яркий красный конус, обращенный основанием к земле. В голове сразу всплыли истории о прилете инопланетян, во множестве «гуляющие» по Алтаю. С инопланетянами или без них, но костер нужно делать. Пока впотьмах ломал нижние сухие ветви кедров и вешал котел со снегом для чая, красный конус стал заметно длиннее. Его положение над горизонтом оценить было невозможно из-за ночного отсутствия последнего. Точно так же не было зацепок для определения расстояния до этого явно неземного предмета. Тем временем конус продолжал расти и, казалось, приближаться. А в голову лезли плохо организованные мысли: как «положено» землянам общаться с пришельцами, чтобы они поняли, что мы умеем не только «лаптем щи хлебать». Голова пухла от судорожных попыток вспомнить наглядное выражение чего-нибудь суперфундаментального – вроде структуры двойных спиралей ДНК, теорему Грина–Остроградского или преобразование Фурье. Вспоминалось плохо: паниковал. Когда пил чай, меня уже серьезно трясло от волнения. Но как раз в это время все космическое быстренько «рассосалось». Красный конус основанием дотянулся до розоватых хребтов и стал совершенно земным. Это была самая высокая гора Алтая – Белуха, до которой было не менее ста километров. Ее вершина, поднимающаяся на 4500 метров, «увидела» восходящее солнце значительно раньше менее высоких гор. А мы с собакой находились на высоте чуть больше двух километров, да еще на теневой, западной стороне хребта. Поэтому когда мы были в ночной темноте, заснеженная вершина Белухи освещалась красным восходящим солнцем. Это потрясающее ощущение помню до сих пор. Должен заметить, что и без всяких «глюков» рассветы и закаты в горах часто бывают очень впечатляющими. А того кота, из-за которого ночевали некомфортно, мы достали еще до обеда.