Васька

ОТЧАЯННЫЙ СОКОЛЕНОК

19 мая.

Примерно десять дней назад из гнезда балобанов в скальной стенке восточного массива гор Серектас исчез один из птенцов. В этом не было ничего необычного – в других гнездах подобное я видел и раньше. Если один из птенцов гибнет, родители иногда выбрасывают трупик, но чаще он остается лежать в гнезде и постепенно буквально втаптывается растущими братьями и сестрами в подстилку. Так или иначе, но птенец исчез. И сегодня, впервые с момента его пропажи, я собрался вновь провести у этого гнезда учет кормовой активности балобанов.

Когда старый самец, прилетев в очередной раз с добычей, не понес ее, как обычно, в гнездо, а опустившись у подножия скалы, исчез среди скальных обломков, появившись через несколько секунд уже без жаворонка в когтях, меня это ничуть не удивило. Если птенцы не голодны, родители припрятывают добычу вблизи гнезда, а затем, при необходимости, извлекают из тайника. Но спустя два часа cокол снова отнес добычу в тоже место, и на этот раз мне показалось, что я слышу оттуда крики птенца, выпрашивающего пищу. Когда взрослая птица вновь улетела на охоту, я побежал к скале, почти не сомневаясь, что обнаружу под ней пропавшего соколенка. Сначала я не видел ничего, но вдруг что-то метнулось навстречу, и я с трудом успел отдернуть голову назад. Это соколенок, затаившийся меж камней, сделал бросок навстречу приближающемуся врагу! Опрокинувшись в воздухе брюшком кверху, он молниеносно выбросил вперед лапы и острые когти лишь чудом не дотянулись до моего лица. За первой атакой последовала вторая, затем еще и еще. Каждый бросок сопровождался злобным шипением, глаза соколенка воинственно сверкали, и я вынужден был отступить.

Сотни раз я посещал гнезда балобанов, в которых птенцы были ровесниками этого соколенка (то есть полуоперенными), так как это лучшая пора для кольцевания. Но почти всегда молодые балобаны лишь смирно лежали, вжавшись в подстилку, или отступали в дальний угол, пытаясь защищаться лапами, выставленными вперед.

Фото Олега Белялова

В этих ситуациях часто все зависит от реакции одного из птенцов: стоит одному испуганно закричать и начать сопротивляться, как его примеру тут же следуют остальные. Однако если не делать резких движений, мне нередко удавалось измерить и перекольцевать всех птенцов, практически не встретив сопротивления. Здесь я впервые  столкнулся с поведением, девизом которого была «атака». Поразительно, что соколенок, будучи в том возрасте, когда птенцы еще весьма неуклюжи, двигался стремительно, подпрыгивая чуть ли не на метр. Конечно, в конце концов мне удалось его схватить, но птенец дрался отчаянно, шипя, царапаясь и кусаясь, как дикая кошка. Я внимательно осмотрел его. Падение с пятнадцатиметровой высоты десять дней тому назад, то есть когда соколенок был еще пуховичком, не способным даже в незначительной степени замедлить полет, не прошло бесследно: на брови над правым глазом была заметна небольшая вмятинка. Очевидно, соколенок сильно ударился головой об один из валунов, грудой рассыпанных под скалой. Однако, пережив падение и будучи тяжело травмированным, он, что кажется почти невероятным, сумел выжить. Для этого необходимо было справиться по меньшей мере с двумя важнейшими задачами: обратить на себя внимание родителей и не привлечь внимания хищников. А ведь здесь водятся волки, шакалы, лисы, корсаки, манулы, степные коты, барсуки, хорьки, перевязки, солонги, не говоря о чабанских собаках, филинах и беркутах. В таких условиях остаться в живых мог лишь очень осторожный и отчаянно смелый птенец. Если днем со стороны родителей ему была гарантирована серьезная поддержка, то ночью ему приходилось рассчитывать только на самого себя. Судя по тому, с каким ожесточением он сопротивлялся, птенцу уже не раз приходилось постоять за себя.

Но несмотря на его храбрость, я не мог решиться оставить соколенка одного. За две недели, которые оставались, чтобы начать летать, вероятность того, что он выживет, была слишком мала.

К сожалению, я не мог вернуть его в гнездо, так как без чужой помощи мне в него было не забраться. Не мог я и подложить птенца в известные мне другие гнезда балобанов, так как еще до этого случая разложил в них яйца из гнезда балобанов в Жартасе. Там в конце апреля бригада строителей, воздвигая зимовку, напугала самку, которая не решилась вернуться к гнезду. Кладка наверняка бы погибла, если, по счастливой случайности я не посетил это, самое удаленное от меня гнездо, именно в тот день (хотя от моего лагеря до него был добрый час езды на мотоцикле). Я забрал все пять яиц и распределил их по другим гнездам таким образом, чтобы общее количество не превышало максимальной для этих мест величины в шесть яиц. В общем, мне не оставалось ничего другого, как забрать птенца с собой. Позже, когда его братья и сестры покинут гнездо, я хотел его вернуть, не сомневаясь, что он присоединится к выводку и наравне с другими будет получать корм от родителей.

Во время экспедиционных работ в Серектасе я всегда останавливался у пожилой пары казахов Саду и Куляш. Они жили в большом доме и с удовольствием предоставляли мне комнату с отдельным входом. Прибив к стене на высоте около полутора метров деревянную полочку, я устроил на ней нового жильца. Полочка, имитирующая гнездо, нужна была не для защиты соколенка от моих собак – таксы Гека и ирландского терьера Рэма, неизменно сопровождавших меня в экспедициях. Собаки имели богатый опыт общения с моими ловчими птицами и давно усвоили, что хищных птиц трогать запрещено. Полочка была нужна для того, чтобы дать птенцу ощущение безопасности, да и чистоту в комнате так легче было сохранить, ведь газеты нужно было подкладывать только в одно место. Проблем с питанием также не должно было возникнуть – буквально в нескольких метрах от дома были колонии больших песчанок, и пара капканчиков должны были обеспечить поимку одного-двух зверьков в день, то есть с лихвой покрыть потребности молодого балобана.

26 мая.

Настраиваясь на длительное приручение дикого и агрессивного птенца, я был приятно удивлен быстрым переменам в его поведении. Первые два дня он иногда шипел, если я неожиданно входил в комнату или делал резкое движение, но быстро усвоил, что мое появление часто связано с приятной процедурой кормления, и в дальнейшем с живым интересом следил за моими действиями. Молодой балобан был в том возрасте, когда уже мог самостоятельно справиться с поеданием даже такой относительно крупной добычи, как большие песчанки, но я предпочитал кормить его с рук, подавая маленькие кусочки мяса, и растягивая процедуру подольше. Эта тактика дала свои плоды. Соколенок быстро привык к близости моих рук. И вскоре, потянувшись за куском мяса, он, сам того не заметив, перешел с полочки на перчатку. Пока он возился с тушкой песчанки, отрывая мясо, я осторожно сделал несколько шагов. Балобан поднял настороженно голову, но увидев привычную обстановку, вновь вернулся к своему занятию. Сегодня он уже без колебаний прыгал на перчатку, не тревожили его и прогулки по комнате.

Очень много времени молодой балобан посвящал уходу за своим оперением. Наверное, рост перьев вызывал у птенца постоянный зуд. Осторожно перебирая клювом пеньки, он освобождал их от роговых чехликов. Голову и шею, то есть места, до которых он не мог добраться клювом, птенец обрабатывал лапами. Весь пол в комнате был покрыт слоем светлых чешуек, непрерывным потоком, словно мелкий снег, сыпавшихся с соколиной полки. Даже ночью я постоянно слышал сухое шуршание, которым сопровождались его почесывания.

Общение с молодым балобаном доставляло мне столько удовольствия, что одна только мысль о приближающейся разлуке портила настроение. И вот сегодня мне пришла в голову спасительная идея, как можно было бы с пользой для дела продлить зарождающуюся дружбу. За прошедшие годы наблюдений за балобанами я с удивлением установил, что взрослые птицы, вопреки широко распространенному мнению, вовсе не обучают молодых охоте. Максимум, что они делают – иногда заставляют погоняться за собой, прежде чем отдать принесенную добычу, способствуя тем самым улучшению летных качеств молодняка. Но если сравнить этот скромный вклад с тем временем, которое вставшие на крыло молодые птицы проводят в азартных воздушных играх, его значение едва ли стоит преувеличивать.

В отсутствие родителей молодые балобаны развлекаются головокружительными погонями друг за другом. С удивительным упорством самостоятельно оттачивают необходимые навыки, проносясь на большой скорости над землей и подхватывая разные предметы, имитирующие добычу (веточки, комки высохшей глины, шарики конского помета). Взмыв с «добычей» ввысь, они роняют ее, с тем, чтобы в стремительном броске подхватить вновь, и так снова и снова десятки раз подряд. В общем, можно было предположить, что если я возьму на себя некоторые функции родителей (охрана и обеспечение кормом), мой соколенок имеет все шансы научиться самостоятельно охотиться. Я даже мог бы внести немалый вклад в совершенствование его летных качеств, если бы научил гоняться за вабилом. При этом передо мной открывались необыкновенные возможности для наблюдений за всем процессом самостоятельного освоения молодым соколом азов охотничьего искусства! Важно было лишь, чтобы мой питомец с самого начала запечатлел «свою» территорию, в определенной точке которой он всегда мог рассчитывать получить пищу или найти спасение от опасности. Это означало, что я должен был его заблаговременно познакомить с таким местом. Я вырезал путцы из голенищ старых сапог Саду и ухитрился одеть их на цевки слетка, даже не беря его в руки, затем, переманив на перчатку кусочком мяса, направился к двери.

Впервые после недельного перерыва оказавшись за пределами четырех стен, балобан сначала насторожился, подобрал перо, но не надолго. Неспешным шагом мы поднялись на ближайший довольно крутой холм, вершину которого венчала скала с двумя старыми полуразрушенными гнездами курганников. Отсюда открывался вид на пойму речки Серектас. На юге на фоне неба четко вырисовывались острые зубцы вершин Серектаса, 
а на западе расстилалась долина, скудно поросшая полынью и усеянная белыми пятнами солончаков. Но все это мало интересовало моего сокола. Его внимание привлекли жуки-чернотелки, то и дело пробегавшие мимо. У молодого балобана тотчас проснулся охотничий инстинкт. Он принялся гоняться за насекомыми, хватая их клювом и лапами. Глаза его задорно блестели, а движения лап, когда он хватал жуков, так напоминали движения кошки, играющей с мышью, что я вдруг, неожиданно для самого себя, назвал его Васькой. Между тем, солнце поднималось все выше, становилось жарко. Не выдержав скуки и зноя, собаки, увязавшиеся за нами, отправились искать приключений, а Васька, подложив под себя одно крыло, задремал.

Фото Владимира Медведева

Все утро над холмом в сторону речки и назад пролетали чернобрюхие рябки. Сейчас, в начале одиннадцатого, лет птиц на водопой почти прекратился. Может быть, поэтому крики низколетевшей группы рябков привлекли мое внимание. Они опустились в долине, семеня короткими ножками и что-то поклевывая, быстро разбрелись в разные стороны. При этом они чем-то напоминали приземистых, но шустрых черепах. Сходство усиливалось тем, что плотное оперение рябков поблескивало на солнце как роговой панцирь. Одна из птиц выбежала на солончаковое пятно и вдруг, опрокинувшись на спину, принялась елозить в мелкой пыли. Две другие проделывали такие же странные движения. Все это мало походило на обычное купание птиц в пыли. Заинтригованный, я продолжал наблюдать за рябками. Один из них прекратил свое странное занятие, быстро побежал к краю солончака и едва достиг на его краю первых жидких куртинок полыни, как растворился, буквально исчез. Еще до того, как рябок скрылся в траве, я заметил какую-то перемену, произошедшую с ним, но не мог сообразить, что же произошло. И тут меня осенило: исчез блеск перьев, который выдавал птицу. Не надеясь отыскать исчезнувшего рябка, я сконцетрировал свое внимание на другом, который тоже направился к краю солончака. Несмотря на то, что припудренное в пыли оперение делало его почти невидимым, мне хоть и с трудом, но удавалось не терять его из виду. В поле зрения возникла другая птица – более крупный и ярко раскрашенный самец (все три прилетевших рябка были самочками). Птицы семенили навстречу друг другу, не сбавляя хода, разминулись, и вдруг самочка, примерно в том месте, где возник самец, остановилась, опустилась, замерла – и стала невидимой. Скорее всего, передо мной происходила смена насиживающих партнеров на гнезде. Я запомнил это место и, взяв Ваську на перчатку, направился к гнезду рябков. Подойдя туда, я сантиметр за сантиметром обшаривал взглядом поверхность, но ничего не обнаружил. Собственно, так и должно было быть – у самок чернобрюхих рябков настолько совершенная покровительственная окраска, что найти неподвижно сидящую, затаившуюся, насиживающую птицу практически невозможно. Оставалось только вспугнуть ее. Шаг, другой, и вдруг чуть ли не из-под ног с громким хлопаньем крыльев стремительно срывается птица. Молодой балобан, испугавшись, рванулся с руки и повис, беспорядочно молотя крыльями, на путцах. Этого следовало ожидать. И на гнезде птенцы балобанов удивительно пугливы. Они впадают в панику и разражаются долго не умолкающими криками страха даже если рядом пролетают такие безобидные птицы, как чибис или удод.

Подсадив сокола на перчатку и дождавшись, пока он успокоится, я отыскал, наконец, гнездо рябков. В маленькой лунке в земле лежали три яйца темно-оливкового цвета удлиненной формы. Любопытная склонность рябков, да и многих других наземно-гнездящихся птиц в пустынях, располагать свои гнезда возле валунов, комьев земли, кочек или, как в последнем случае, возле кучки помета имеет, по-моему, простое объяснение. Птицы в целях маскировки гнезд используют своеобразный психологический феномен: в пустынной местности с ее монотонными микрорельефом и красками любой выделяющийся предмет, независимо от воли хищника, или, скажем, человека притягивает их взгляд. Фиксированный на одной точке, он волей-неволей отвлекается от ее ближайшего окружения.

29 мая.

Когда я сегодня во второй половине дня заехал проконтролировать гнездо, в котором были самые старшие соколята, оказалось, что они уже вылетели. Прошло чуть больше сорока дней после их вылупления, и они вполне могли еще два-три дня побыть в гнезде, но, подозреваю, поспешили покинуть его из-за жары. В отличие от сверстников в других гнездах, им некуда было прятаться от солнца, и даже самоотверженные усилия самки прикрыть их от палящих лучей не приносили достаточного облегчения. Сейчас слетки блаженствовали в тени гнездовой скалы.

Вот-вот должен был полететь и Васька. Все последние дни вечером, когда немного спадала жара, я на пару часов выносил молодого балобана на скалистую вершину высокого холма, у подножия которого стоял дом Саду. Там я кормил сокола и давал ему возможность утолить исследовательский инстинкт, столь характерный для птенцов его возраста. Я надеялся, что он постепенно запомнит приметную скалу, которая, не будь рядом жилья, вполне могла бы быть местом гнездования балобанов.

В поведении птенца уже давно исчезли последние следы страха передо мной. Единственным свидетельством того, что у него не произошло импринтинга на человека, что он не воспринимал меня как одного из своих родителей было то, что он никогда не подавал голоса, выпрашивая корм, как это обычно делают птенцы при появлении взрослых птиц с добычей. Зато он не стеснялся довольно бесцеремонно удовлетворять свое любопытство – тянул клювом за шнурки башмаков, пробовал «на зуб» пуговицы штормовки, нахально лазил в карманы, чтобы выяснить, не затерялся ли там еще один лакомый кусочек, взобравшись на плечо, осторожно трогал мочку уха или теребил бороду. С неменьшим энтузиазмом он обследовал скалы, трещины, камни и кустики. Иногда, когда налетал порыв свежего ветра, он расправлял крылья и, подхваченый воздушным потоком, отрывался от земли и зависал на несколько секунд в воздухе.

В такие моменты его отрешенный взгляд, устремленный в бесконечность, выдавал в нем настоящего сокола, властелина неба.

Сегодня я разнообразил нашу программу посещением речки. Сидя на деревянной полке, лишенной выстилки, Васька вывозил хвост в своих экскрементах, и я хотел устроить ему купание. Впервые в своей жизни увидев воду, он сразу возбудился, спорхнул с руки на землю, подбежал к тихо журчащему ручью и принялся купаться. Встопорщив перья брюшка, он раз за разом приседал, чтобы дать воде возможность их пропитать, энергично хлопал крыльями, чтобы зачерпнуть воду на спину и, наконец, вздыбив перья, расправив хвост и крылья, подставил их для просушки лучам солнца. Одним словом, он совершенно правильно сделал все, что на его месте сделал бы любой другой купающийся сокол, за исключением одной малости: Васька забыл войти в воду и купался на галечниковом берегу, так сказать, вприглядку. Насладившись комичным зрелищем, я все-таки затолкал его на мелководье, где он с прежним энтузиазмом, но с большим эффектом повторил представление.

Ральф Пфеффер